Брак у карачаевцев в прошлом строго регламентировался экзогамными запретами. Запрещались браки внутри одной фамилии и между лицами из родственных фамилий, входящих и группу “къауум”, происходивших от общего предка (тин ата), и даже между лицами, сохранившими только предания об общем предке (къарнаш тукъумла). Ограничения браков по мотивам родства имели место как по отцовской (ата джуукъ), так и по материнской линии (ана джуукъ). Нарушение экзогамии рассматривалось как преступление.

Браки не допускались между родственниками по воспитанию (аталычество) “эмчек джуукъ”. Запрещались браки и вследствие приобщения к молоку чужеродной женщины. Нарушителя приговаривали к позорному столбу (къара багъана), сажали на осла и водили по селу (эшек бедиш) или взимали штраф, обычно медной посудой, в особенности большими котлами. Иногда кровосмесителя приговаривали к изгнанию за пределы селения. Редкие случаи нарушения экзогамных запретов встречались, главным образом, в среде высшего сословия. Стремясь сохранить “чистоту крови”, княжеская фамилия Крымшамхаловых предпочитала искажение традиционных обычаев народа. Допускались браки внутри отдельных многоатаульных фамилий, проживающих в сеседних Дууте и Джазлыке. Экзогамные ограничения дольше всего сохранялись среди поколения наурузов.

Богатые отдавали своих дочерей только в состоятельные семьи (къарыулу юйдеги). Сильными были также сословные ограничения браков. Князья (бии) считали ниже своего достоинства вступить в брак с представителями узденской фамилии. Точно так же уздени, за редким исключением, не роднились с кулами.

В XIX веке в брачных отношениях карачаевцы придерживались и религиозных мотивов. С принятием ислама браки" с представителями других национальностей несколько ограничились. Тем не менее, среди карачаевцев было немало смешанных браков между карачаевцами и соседними народами. В особенности княжеские фамилия охотно роднились с кабардинцами, абхазцами, абазинами, ногайцами, сванами, осетинами. Об этом повествуют генеалогические предания карачаевцев, а также архивные данные.

Брачный возраст для мужчины начинался с 18—20 лет, а девушка объявлялась невестой в 14—15 лет. Обычный же брачный возраст определялся для мужчины 22—23 года, а для девушки—18 лет. Но бывало, что девушек выдавали замуж и в 13—14 лет, а мужчины вступали в брак в гораздо старшем возрасте. Причем, в семье строго соблюдалась очередность: младшую не выдавали замуж, пока не выйдет ее старшая сестра. Это правило (тамадалыкъ сакълау) распространялось и на мужчин.

Несмотря на то, что карачаевцы исповедовали ислам, многоженство в Карачае не получило распространения. В редких семьях бывало по две, очень редко — по три жены. Факты двоежёнства в крестьянской среде имели место в том случае, когда от первой жены крестьянин не имел детей или же в случае необходимости иметь в доме работоспособную жену, если случалось, что первая жена по старости или же по болезни была прикована к постели. Наибольшим уважением и почетом пользовалась всегда первая жена. Вторая же во всем должна была подчиняться первой, исполняла более тяжелые работы по дому. “Чем выйти второй женой, лучше дома остаться” (Къатын юсюне баргъандан эсе, тыбырда къалгъан игиди),—гласит карачаевская пословица.

Некоторые исследователи (В. Тепцов, Н. Тульчинский и другие) в моногамии горцев склонны были видеть “приверженность к коренным обычаям народа”, другие (М. Ковалевский) — “остатки христианских традиций”.

У горцев существовало несколько форм заключения брака:

1) брак по сватовству, при котором семьи бракующихся предварительно договаривались. Сюда относились: а) браки путем сговора уплаты калыма; б) левират и сорорат; в) брак обменом невестами;

2) тайные браки или браки путем похищения. Здесь различались:

а) насильственное похищение “къачырыу”; б) мнимое похищение или брак “убегом” (джашыртын).

Сговор был также в нескольких формах. Практиковались помолвки малолетних детей, находившихся в колыбели, а иногда даже еще не родившихся (“ауз бла бир-бирине сёз бериу”). Обе эти формы были тесно связаны “калымным” браком.

К числу пережиточных форм брака следует отнести так называемый брак “тул той”. Левират или деверство (брак вдовы с братом покойного мужа) проявлялось в том, что после смерти мужа вдова оставалась в семье умершего мужа, поскольку за нее был заплачен калым, и выходила замуж за деверя — неженатого брата мужа или его родственника. Встречалась и такая форма левиратного брака: если жених умирал до свадьбы и девушка оставалась засватанной в доме отца, а калым уже был выплачен, то на ней мог жениться брат умершего жениха. Горцы руководствовались одним понятием, а именно: вдова (тул къатын) — “собственность семьи покойного, которая, поэтому, с прочим наследством должна перейти к оставшимся после его смерти членам двора”.

Бытовали среди карачаевцев также пережитки института сорорат (брак вдовца с сестрой своей умершей жены).

Частыми были случаи женитьбы двух родных братьев на единоутробных сестрах (эки эгеч эки къарнашда). Особую форму заключения брака представлял так называемый обменный брак. В таких случаях семьи обменивались дочерьми, выдавая их замуж за сыновей другой стороны, или же один из них отдавал дочь за сына другого, а тот отдавал свою сестру за брата первого. Равным образом юноши обменивались и сестрами или же девушками более отдаленных степеней родства.

Одной из древних форм брака в прошлом было умыкание (“къыз къачырыу”). Похищение девушки с целью вступления в брак вызывалось в первую очередь опасением безуспешности попыток положительного решения вопроса мирным путем, или же ввиду отказа девушки от своего обещания выйти замуж, а иногда если у засватавшего девушку не хватало средств на уплату калыма и слишком оттягивали время свадьбы.

Чаще всего тайный увоз совершался с согласия девушки путем подкупа окружающих ее женщин и при содействии похитителя.

Удачное похищение приводило к тому, что юноша получал согласие на брак как невесты, так и родителей ее. Больше того, жених иногда и вовсе избавлялся от уплаты калыма. Но иногда родители девушки годами не ходили в дом жениха, а он, в свою очередь, также избегал встречи с ними, потому что если умыкание производилось без согласия девушки, то такой брак, по шариату, считался недействительным.

Обычно жених прибегал к похищению в том случае, когда был уверен, что его родственники, будучи влиятельными людьми, поддержат его. Неудачное похищение и возвращение невесты ее родственникам рассматривалось как позор для жениха и его родных. С другой стороны, похищение девушки считалось оскорблением для её родных и унижением достоинства девушки. Поэтому в возникший на этой почве конфликт втягивался широкий круг родственников сородичей обеих сторон, которые прилагали все усилия для успокоения родственников невесты.

В первую очередь доверенные лица стремились выудить согласие девушки на данный брак, т. к., по народному воззрению, девушке однажды “схваченная” (“сюйрелген”—букв. “увезенная волоком”) на всю жизнь теряла честь. Поэтому в большинстве случаев увезенная и припрятанная девушка, даже не побыв с похитителем, сама уже редко соглашалась вернуться к родителям домой, т. к. считала себя “опозоренной”.

Как правило, многократные визиты и переговоры заканчивались примирением сторон, а жених сверх калыма платил еще пеню за бесчестие. В противном случае возникала вражда, приводившая к тяжелым последствиям.

Основной же формой создания семьи являлись браки, совершаемые по свободному соглашению вступающих в него и их родителей, основанные на обычном праве с непременной уплатой калыма.

Первоначально в Карачае калым уплачивался не семье или отцу, воспитателю девушки, а целой родовой группе — “къауму”, к которой она принадлежала, позднее—более узкому кругу родственников — “атаулу” и, наконец, семье девушки “къыз юйюне”.

Выдача девушки замуж без калыма считалась позором для ее семьи и рода. “Калым в широких размерах—это бич горского населения, т. к., разоряя одну семью, он не обогащает и вторую, которая все полученное в калым с прибавлением своего тратит на подарки и различные угощения”,—замечает в своем отчете начальник участка в Карачае. Далее он писал, что “не лишним было бы установить плату калыма для бедных классов от 40 до 80 рублей, средних—от 80 до 200 рублей и богатых не более 500 рублей”.

Что касается подарков, вносимых женихом во время сватовства, то в “некяхе” выговаривали лошадь в пользу отца или дяди невесты (“ана къарнаш”), лошадь в пользу ее брата (“этечден туугъан”) и лошадь в пользу молочной матери (“сют ана”).

Переговоры о калыме и подарках “берне”, их размерах велись во время сватовства. Соглашение между сватами жениха и родственников невесты, заключалось в доме невесты. Тут же обычно вносился задаток, а затем происходил обряд оформления брака (некях), совершаемый эфенди.

Уплата основной части калыма производилась в течение нескольких сроков. Калым мог уплачиваться деньгами, оружием, скотом и другими ценностями. Вместо денег или скота иногда калым уплачивался участками пахотной и покосной земли, но тоже в пересчете на деньги.

По обычаю, весь калым должен был поступить в собственность невесты, но на деле им распоряжались ее родители.

Если случалось, что жених умирал до свадьбы, то родные девушки вправе были требовать половину оговоренного калыма. Такую же часть калыма они получали, если жених отказывался от нее.

В связи с тем, что устройство свадьбы требовало значительных затрат, юноша уже в возрасте 15 лет вынужден был начать готовиться к свадьбе. По сообщению В. Я. Тепцова, калым и все остальные расходы он должен был “заготовить сам, своими руками”. Если он думал выделиться из семьи, то необходимо было построить новую саклю и завести новое хозяйство. На все это, как отмечает тот же автор, “нужны были годы терпения и труда, особенно для бедняка”.

С институтом калыма в какой-то степени связаны приданое (“юй керек”) и подарки, преподносимые невестой в дом жениха (“берне”). Эта связь заключалась в их мнимой эквивалентности. В отличие от “калыма” состав приданого и берне не были строго определенными. Из различных подарков, преподносимых, ей родственниками в разных случаях, а также от сбора личного имущества составлялся свадебный наряд и приданое девушки. Среди карачаевских девушек и парней существовал обычай “джашыртын хапчюк джыйгъан адет” (букв.: тайный сбор имущества, или “шёнчю”). Девушкам разрешалось иметь в личной собственности негласные вещи, приобретенные путем реализации “украденной” шерсти, сукна и т. д., а юноши, в свою очередь, тайно от отца и матери продавали скот яз отары или табуна.

Приданое девушки состояло главным образом из одежды, ситцевого белья, шелковых рубашек, бешметов, серебряного пояса, нагрудника, платков, шалей и т. д., постельных принадлежностей, ковров, кошм, сундуков, шкатулок, различной величины тазов, кумганов, котлов и другой посуды. Все это, поступая в пользование молодой семьи, в различные сроки считалось личным имуществом невесты и “должно было быть возвращено ей в случае развода”1. Представители высшего сословия своим дочерям при выходе замуж давали иногда крепостных женщин “эгет”, служанок “дигиза”.

Особое место в составе приданого занимало “берне”, т. е. подарки для родных жениха—предметы одежды, различные мелочи— кисеты, шнуры для шаровар, пистолетов, часов и т. д. Расходы на них достигали значительной суммы и не бывали меньше предварительного калыма. Родители невесты должны были заготовить и наделить подарками всех членов жениховой семьи. Отцу и матери жениха предлагались полные национальные костюмы. Для бабушки жениха шили бешмет “сырылгъан къаптал”, заменявший собой пальто, дедушке — кафтан (къаптал), затем братьям, сестрам, племянникам и племянницам жениха приготавливали по одной или две принадлежности одеяния, для девушек — мелкие предметы: серьги, кольца, пояса, зеркала, наперстки, платки, шкатулки, другие вещи. Родители девушки особо отмечали сватов, наделяя их сукном, одеждой, скотом, оружием, т. к. при совершении брачного обряда сваты вносили некоторую долю калыма из личного кармана. Затем следовали подарки, привозимые женихом к дому невесты, подарки невесты родственникам жениха, подарки дяде жениха, доставившему так называемый “той мал”, т. е. необходимый для устройства свадьбы скот, подарки отца невесты жениху и т. д.

Несмотря на то, что браки в большинстве случаев совершались путем свободного договора с родителями невесты, однако в условиях господства патриархальных отношений в семье выбор невесты для юноши зависел от воли родителей, нередко согласия жениха и невесты не требовалось.

Хотя при выборе невесты учитывались и личные качества девушки (красота, возраст, воспитанность, прилежание к рукоделию), но нередко о невесте судили по ее родителям. Обыкновенно жених сообщал предварительно кому-либо из участников совещания о своем выборе, но часто “подходящую пару” для своего сына подбирали мать, отец или их ближайший родственник. Сын мог объявить о своем выборе матери или посреднику (“селешдирген адамгъа”). Затем друзья и товарищи начинали “усиленно предлагать намеченную женихом девушку, расхваливать ее достоинства” и старались склонить “в ее пользу и родителей жениха”. Случалось и так, что ни отец, ни мать, ни жених сам предварительно не смогли наметить и тогда ему “давали дорогу” (“джол бериу”), намечали определенный срок для выбора невесты. Юноша разъезжал по родственникам поклясться, что такой-то по собственному желанию берет в жены такую-то, что невеста по собственному желанию выходит замуж за такого-то. Получив утвердительный ответ от представителей, эфенди читал брачную молитву из Корана и тем самым завершал обряд. С этого момента брак молодых считался законным. У тех, кто не совершал описанный выше обряд, дети считались незаконными (некяхсызла).

Если после совершения этого обряда жених отказывался от невесты, то он уплачивал половину условленного калыма, а если воспользовался супружескими правами, калым уплачивал полностью.

После описанных выше церемоний стороны готовились к свадьбе, т. к. девушка уже считалась невестой. Девушка и ее семья готовили приданое, наряды и берне, а сторона жениха начинала выплачивать по частям калым. Обычно при акте совершения некяха сторона жениха выплачивала треть калыма, а также делались, соответствующие подарки. В зависимости от состояния, отцу или брату невесты дарили лошадь и пару быков, а эфенди, составившему условия некяха — одну лошадь или 10 рублей.

За несколько дней до свадьбы выделялись специальные лица для оповещения и приглашения гостей, готовили угощение, резали баранов и быков, пекли ритуальные пироги, варили бузу, пиво. Перед отправкой людей за невестой, устраивалось угощение (атланган аякъ), где определяли желающих участвовать в свадебной процессии. Участники свадебного шествия (кюеу джёнгерле) составляли группу верховых с флагами (байракъ), на которых изображалось родовое тавро жениха над родовым тавром невесты, с песней “Орайда” направлялись за невестой. В некоторых случаях свадебный кортеж направлялся в сопровождении жениха, но большей частью без него. Свиту возглавлял почетный мужчина (тамада кюеу джёнгер) — ближайший родственник жениха.

Одевали невесту в национальный костюм (той чепкен). Старшая из подруг сообщала, что невеста наряжена, но на голову ее требуется покрывало. Тогда шафер жениха преподносил покрывало (ау джаулукъ) с обручальным кольцом. Затем исполнялся обряд “перевода невесты с циновки” (“келинни джегенден тюшюрюу”). Это поручалось близкому родственнику жениха — обычно его младшему брату. Он подходил к невесте, брал ее за руку и говорил: “Келиним, джанаым, огъур аякъ бла атландырайым” (Невеста, душа моя, сопровожу тебя в добрый путь). Они делали несколько шагов к выходу, за что шафер преподносил женщинам со стороны невесты определенную сумму денег (джегенден тюшюргенлик).

Под напутственные слова и благословения невесту усаживали в седло и передавали под покровительство сидящему сзади нее на той же лошади провожатому, обыкновенно человеку почтенных лет, который, придерживая одной рукой невесту, а другою управляя лошадью, направлялся в путь. Еще во второй половине XIX в. невесту увозили на арбе (тарантасе), украшенной войлоками, а рядом с ней сидела девушка, приехавшая от жениха. Свадебный поезд не выпускали со двора, продолжалась игра — бой молодежи. После специальной платы “къабакъ бегитгенлик” (къабакъ — ворота, бегитгенлик — за закрытие) свадебный поезд выезжал со двора.

Невесту сопровождали, помимо дружков жениха, несколько человек из ее родных и близких (къыз джёнгерле).

Джигиты, сопровождавшие свадебный поезд, гарцевали на лошадях, пели песни, стреляли из ружей и пистолетов. Лошади наездников украшались разноцветными платками и полотенцами, которые называются флагами (байракъ). Впереди везли настоящие флаги с изображением тамги невесты и жениха. Потерять их считалось большим позором. Один из знаменосцев “ал атлы” отделялся от свадебной свиты и на всем скаку подъезжал к дому жениха с пением свадебной песни “Орайда”. Вскоре прибывали остальные всадники. Промчавшись сквозь толпу, стоящую во дворе, всадники на разгоряченных конях устремлялись в помещение. Кое-кому удавалось въехать верхом на лошади внутрь помещения, за что получал соответствующее вознаграждение3. Навстречу невесте выходила женщина из числа родственниц жениха (эки насыбы болгъан тиширыу), которая брала ее под руку, направлялась медленным шагом в комнату, приготовленную для нее. В это время усиливалось пение торжественной свадебной песни “Орайда”.

Когда невеста переступала порог (непременно правой ногой), раздавались возгласы: “Входит в дом счастье!”

Ввод невесты в дом жениха (отоу) — один из важнейших моментов свадебной церемонии — сопровождался рядом обычаев. Чтобы оградить молодую от нечистой силы, колдовства, над головой девушки держали кинжал, а у порога ставили подкову. При входе молодой в дом жениха ее осыпали монетами, конфетами, орехами, зерном, “чтобы во всем было изобилие, богатство”. Дети собирали все это, а пожилые женщины, свекровь и присутствующие девушки обнимали невесту. Почтенный старик, держа в руках чашу с бузою (“гоппан аякъ”), произносил здравицу (алгъыш), в которой высказывалось пожелание, чтобы приход невесты принес счастье для ее новой семьи. В здравице содержались советы молодой чете, своего рода поэтический свод правил поведения в быту и в коллективе.

В комнате новобрачных – “отоу” невесту ставили в угол, где она, накрытая шелковым платком (“чилле джаулукъ”), находилась в течение всего времени свадьбы. А рядом с нею находилась “къыз джёнгер къатын”, которая обслуживала ее в течение 3—4 дней, а за столом сидели несколько юношей из числа ее ближайших родственников (къыз джёнгер джашла).

Свадьба (той) продолжалась 3—4 дня; а у зажиточных 6—7 дней. Через 7—10 дней, иногда через месяц-два устраивался пир, посвященный вводу невесты в большой дом (юйге киргенлик адет). В этот день прибывала большая свита со стороны невесты (джыйын), которая привозила с собой подарки (юй къач) родителям жениха и его многочисленным родственникам, а также несколько платков “ау джаулукъла”.

Перед торжественным вводом невесты в дом родителей мужа в присутствии родственников и знакомых гости снимали с нее шаль (ау джаулукъ алыу), накинутую ей на голову родственниками жениха, перед тем как перевезти ее из родительского дома. Молодую вели под двумя-тремя покрывалами, с надетыми на пальцах обеих рук кольцами, к которыми привязывали (вдевали) по платку (къол джаулукъ). Под пение “Орайда” молодую торжественно заводили в большую комнату (уллу юй). Сюда же заносили сундуки с приданным и “берне”. Молодую встречали родители мужа- свекровь с ритуальными пирогами (алгъыш сахан), свекор—с чашей бузы или медового напитка (бал аякъ). В честь молодых произносили здравицу, затем кому-либо из родственников поручалось снять с головы молодой покрывало (ау), что он и делал кончиком обнаженного кинжала. Произносивший здравицу обсыпал невесту орехами конфетами, монетами, “чтобы у нее хорошо велось хозяйство”. Чаша с бузой и поднос с пирогами передавались по кругу. Причем, первый глоток должен был сделать подросток — “счастливо растущий мальчик” (“ёсюб келген насыблы сабийчик”), а затем, возвратившись к старшему, чаша переходила от старших к более младшим.

По завершении ритуала “снятие шали” (“ау алгъан адет”) невесту в сопровождении “къыз джёнгер къатын” возвращали в свою комнату. С этого дня невеста получала право участвовать в хозяйственной жизни семьи. Она могла свободно входить во все комнаты, прислуживать родителям мужа, но говорить с ними еще не могла.

Потом следовал ритуал показа гостям привезенного молодою приданого и “берне”. Присутствующим раздавались подарки: женщинам — передники (хота), мужчинам — полотенца, детям носовые платочки и т. д. Затем открывали сундук и, поименно называя одариваемых лиц, перечисляли подарки, которые откладывались в сторону. В отдельном узелке находились наряды невесты, предназначенные для “снятия”. Совершался обряд замены девичьего наряда (чепкен тешген), и ближайшие родственницы жениха разбирали платья невесты.

На следующий день или на третьи сутки возвращались домой к себе и дружки невесты (къыз джёнгерле). Гостей провожал жених, который знакомился с ними во время обряда “болушдан юйге джыйыу” (ввода жениха в родительский дом).

На седьмой-десятый день свадьбы к родителям невесты отправляли большие подарки свадебного стола (уллу сый): барана или быка “союм малла”, большое количество мучных изделий “гырджынла”, пироги “хычынла”, “чыкъыртла”, “бёрекле”, халву, зерно в мешках, масло в ведрах, мед. Кроме того, отцу и матери невесты дарили сукно для костюма, платки и т. д. “Сый”, его обилие, разнообразие продуктов и изделий рассматривалось как показатель хозяйственной мощи жениха. Основная часть продуктов (сый хант) раздаривалась среди родных и соседей дома невесты.

С момента переезда невесты и до совершения обряда — привод жениха в родной дом (болушдан чыгъарыу) — жених не показывался на людях. Все это время он находился в доме своего близкого друга, который с этого времени становился ему родственником вроде аталыка и назывался “болуш юй”.

Молодой супруг жил у приятеля или родственника не только свадебное время, но часто несколько месяцев и даже год. Когда молодой супруг покидал “болуш юй”, то хозяева дома устраивали угощение.

Жених виделся с невестой на третий или четвертый день привода в его дом. К молодой супруге он отправлялся ночью, в сопровождении дружка (кюеу джёнгер). Если молодые односельчане узнавали, что новобрачный прокрался к жене, то разыгрывали сцену “испытания терпения молодых”. Они взбирались на крышу и “бросали в трубу камина кошек, петухов, щенят и всякую мерзость”. Невеста находилась в “отоу” в присутствии приставленной к ней молодой женщины (къыз джёнгер къатын), которая надевала на нее вместо обычного корсета (тартуу) особый корост (чуба). Утром жених уходил из “отоу” тайком до рассвета, С этого дня новобрачный считался “нечистым”. Лишь устроив “очистительный пир”, он всенародно признавался законным мужем.

Новобрачная первое время не могла разговаривать со старшими членами семьи мужа: отцом, матерью, старшими братьями и сестрами, также и новобрачный избегал встречи с родителями своей жены. Молодая не разговаривала с родителями — свекровью, старшими братьями мужа до тех пор, пока они не одаривали ее за “держание языка” (тил тутханлыкъ).

Бывали случаи, когда со свекром невеста не разговаривала в течение своей жизни. В присутствии свекра она также не разговаривала с кем-либо. Со старшими братьями мужа невестка разговаривала через посредство детей.

Невестка постепенно включалась в хозяйственную жизнь. Исполняла отдельные поручения старших женщин в доме (ходила по воду, шила одежду, готовила пищу). К ней часто обращались соседи, чтобы она скроила и сшила детскую одежду или что-нибудь другое. Вообще она считалась как бы обязанной всему роду (фамилии) мужа, поэтому все члены фамилии были вправе ожидать от нее услуг.

К числу важнейших этапов свадебных церемоний относилось возвращение невесты в дом отца (ата юйюне къайытыу). Срок возвращения новобрачной в отцовский дом определялся по приезду кого-либо из родственников отца. Обычно ее отвозили спустя несколько месяцев, а иногда и год после свадьбы. Сноху, одетую в новый костюм, сопровождали родственницы мужа. С собой они везли различные подарки (ызына къайтаргъанлыкъ). В доме отца устраивали угощение, а затем гостей одаривали подарками.

Новобрачная оставалась в доме своих родителей до двух лет, и после этого она как бы навсегда возвращалась в семью мужа (башлаб къайтыу). За это время она готовила или же дополняла приданое, а сторона жениха выплачивала оставшуюся часть калыма. Родственники навещали ее или же приглашали ее к себе на несколько дней и делали различные подарки, которые также входили в состав приданого. Это была своеобразная помощь “баш байлагъан”. Одновременно с помощью родственников готовили подарки “четенни бернеси” для родственников мужа. Часть подарков, в частности скот и домашняя утварь, составляла личную собственность невесты, что в какой-то степени укрепляло ее экономическое положение в новой семье.

Обязательным свадебным ритуалом являлось официальное приглашение зятя в семью невесты (кюеу чакъырыу). Проведение этого обряда было связано с обычаем избегания молодых встреч со старшими с момента обручения. Получив приглашение, молодой зять отправлялся к ним в сопровождении своих родственников и друзей. Здесь их встречали целым рядом обрядовых игр.

В то время, когда зять в сопровождении дружков переступал порог комнаты, у него снимали шапку (бёрк алыу), а кто-либо из провожатых тут же надевал на голову зятя запасной головной убор. Существовал и такой игровой момент, как виснуть на шее зятя. То и дело слышались возгласы: “Садись верхом на зятька!” Нередко молодого зятя заставляли пройти через специальный мост “кюеу кёпюр”, раскалывать на дрова суковатый пень “кюеу томурау”. Молодой зять, как бы над ним ни тешились, вынужден был, не теряя самообладания, молчаливо следовать в сопровождении своих дружков.

После церемонии рукопожатия произносились здравицы “алгъышы”. Затем устраивалось обильное пиршество. Родители жениха обычно отправляли оставшуюся часть калыма, а также подарки отцу, матери, старшему брату и сестре невесты. Отдельно одаривалась молодежь за “снятие у зятя шапки”, за проведение увеселительных игр (“оюнлары ючюн”).

Спустя два-три дня зять посещал родителей жены в сопровождении одного или двух дружков. Теперь уже зять чувствовал себя вольней, мог без особых смущений принимать участие в беседе с родителями жены. Последующие поездки проходили свободно, без каких-либо церемоний, часто молодые прибывали вместе.

Супруги продолжали жить в нераздельном хозяйстве родителей на протяжении ряда лет, пока не обзаводились семьями младшие члены этого дома. Невестка не вмешивалась в управление хозяйственными делами, а большей частью являлась безгласной работницей. Такова вкратце карачаевская свадебная обрядность, отличавшаяся некоторым своеобразием и этнической спецификой, но в целом характерная общностью ритуала для соседних народов Северного Кавказа.

После возвращения в дом мужа молодая говорила шепотом, чтобы никто не слышал из старших. Если нужно было что-нибудь сказать кому-либо из старших в семье (за исключением свекрови), то она передавала через младших членов семьи или своих детей. Считалось неприличным молодым супругам обращаться друг к другу по имени в присутствии третьего лица, особенно старших. Иногда невестка придумывала для своего мужа особое прозвище, которым порой звали отца и дети.

Если у молодой расспрашивали имя ее мужа, то она обычно указывала на одноименного с ее мужем. Всех других людей, носящих такие же имена, как свекор, свекровь, старший брат мужа, она также не называла, а заменяла словами “атабыз атлы”, “анабыз атлы”, “уллу джаш атлы”, т. е. “носящие имя нашего отца, матери, старшего сына”.

Муж в семье и обществе не называл жену по имени, а обращался к ней по прозвищу. При разговоре с кем-либо о жене муж называл ее девичью фамилию или же прозвище атаула. Широко распространенный у кавказских народов, в том числе и у карачаевцев, обычай “ат джашыргъан” (скрывание имени) Г. Ф. Чурсич рассматривал как проявление магии имени.

При соблюдении тех или других норм запретов и избеганий важное значение для супругов имело умение ориентироваться в категориях свойственников, т. к., по замечанию В. Тепцова, “между бракующимися родами возникает свойство, равное по значению кровному родству”. У карачаевцев для обозначения системы свойства существует общетюркский термин —“къайын”. К нему прибавляются обычно термины родства, показывающие те отношения, которые существовали бы между говорящим и человеком, к которому обращаются, если бы это был не свойственник, а родственник. Например, ата — отец, къайын ата — отец мужа или отец жены; къайын — брат мужа или жены, къайын къыз—сестра мужа или жены и т. п.

Мужья родных сестер (свояки) друг друга называют “баджа”, а жены двух родных братьев “апсын”. При многоженстве, а также разведенные жены называли друг друга соперницей “кюндешле”.

Система свойства и родства свидетельствует о господстве у далеких предков карачаевцев материнского рода, основанного на материнском праве. Карачаевцы считали родственников по линии матери наиболее близкими, чем по линии отца. Это нашло свое отражение в том, что роль дяди по матери во время свадьбы была особенно велика.